Неточные совпадения
Глеб — он жаден был — соблазняется:
Завещание сожигается!
На
десятки лет, до недавних дней
Восемь тысяч душ закрепил злодей,
С родом, с племенем; что народу-то!
Что народу-то! с камнем
в воду-то!
Все прощает Бог, а Иудин грех
Не прощается.
Ой мужик! мужик! ты грешнее всех,
И за то тебе вечно маяться!
(На малом шляпа круглая,
С значком, жилетка красная,
С
десятком светлых пуговиц,
Посконные штаны
И лапти: малый смахивал
На дерево, с которого
Кору подпасок крохотный
Всю снизу ободрал,
А выше — ни царапины,
В вершине не побрезгует
Ворона свить гнездо...
Вить, мой батюшка, пока Митрофанушка еще
в недорослях, пота его и понежить; а там лет через
десяток, как войдет, избави Боже,
в службу, всего натерпится.
Они тем легче могли успеть
в своем намерении, что
в это время своеволие глуповцев дошло до размеров неслыханных. Мало того что они
в один день сбросили с раската и утопили
в реке целые
десятки излюбленных граждан, но на заставе самовольно остановили ехавшего из губернии, по казенной подорожной, чиновника.
Сгоревших людей оказалось с
десяток,
в том числе двое взрослых; Матренку же, о которой накануне был разговор, нашли спящею на огороде между гряд.
Он не мог согласиться с тем, что
десятки людей,
в числе которых и брат его, имели право на основании того, что им рассказали сотни приходивших
в столицы краснобаев-добровольцев, говорить, что они с газетами выражают волю и мысль народа, и такую мысль, которая выражается
в мщении и убийстве.
Это еще более волновало Левина. Бекасы не переставая вились
в воэдухе над осокой. Чмоканье по земле и карканье
в вышине не умолкая были слышны со всех сторон; поднятые прежде и носившиеся
в воздухе бекасы садились пред охотниками. Вместо двух ястребов теперь
десятки их с писком вились над болотом.
В действительности же, это убедительное для него «разумеется» было только последствием повторения точно такого же круга воспоминаний и представлений, чрез который он прошел уже
десятки раз
в этот час времени.
Вронский любил его и зa его необычайную физическую силу, которую он большею частью выказывал тем, что мог пить как бочка, не спать и быть всё таким же, и за большую нравственную силу, которую он выказывал
в отношениях к начальникам и товарищам, вызывая к себе страх и уважение, и
в игре, которую он вел на
десятки тысяч и всегда, несмотря на выпитое вино, так тонко и твердо, что считался первым игроком
в Английском Клубе.
— Значит, по-моему, — сказал начинавший горячиться Левин, — что
в восьмидесятимиллионном народе всегда найдутся не сотни, как теперь, а
десятки тысяч людей, потерявших общественное положение, бесшабашных людей, которые всегда готовы —
в шапку Пугачева,
в Хиву,
в Сербию…
— Батюшки! на что ты похож! — сказал Сергей Иванович,
в первую минуту недовольно оглядываясь на брата. — Да дверь-то, дверь-то затворяй! — вскрикнул он. — Непременно впустил
десяток целый.
Они ушли. Напрасно я им откликнулся: они б еще с час проискали меня
в саду. Тревога между тем сделалась ужасная. Из крепости прискакал казак. Все зашевелилось; стали искать черкесов во всех кустах — и, разумеется, ничего не нашли. Но многие, вероятно, остались
в твердом убеждении, что если б гарнизон показал более храбрости и поспешности, то по крайней мере
десятка два хищников остались бы на месте.
— Утверждаю, что нет предопределения, — сказал я, высыпая на стол
десятка два червонцев — все, что было у меня
в кармане.
—
В первый раз, как Казбич приедет сюда; он обещался пригнать
десяток баранов; остальное — мое дело. Смотри же, Азамат!
Удержалось у него тысячонок
десяток, запрятанных про черный день, да дюжины две голландских рубашек, да небольшая бричка,
в какой ездят холостяки, да два крепостных человека, кучер Селифан и лакей Петрушка, да таможенные чиновники, движимые сердечною добротою, оставили ему пять или шесть кусков мыла для сбережения свежести щек — вот и все.
— Стар я, батюшка, чтобы лгать: седьмой
десяток живу! — сказал Плюшкин. Он, казалось, обиделся таким почти радостным восклицанием. Чичиков заметил, что
в самом деле неприлично подобное безучастие к чужому горю, и потому вздохнул тут же и сказал, что соболезнует.
— Ну, что ж ты расходилась так? Экая занозистая! Ей скажи только одно слово, а она уж
в ответ
десяток! Поди-ка принеси огоньку запечатать письмо. Да стой, ты схватишь сальную свечу, сало дело топкое: сгорит — да и нет, только убыток, а ты принеси-ка мне лучинку!
Чуткий нос его слышал за несколько
десятков верст, где была ярмарка со всякими съездами и балами; он уж
в одно мгновенье ока был там, спорил и заводил сумятицу за зеленым столом, ибо имел, подобно всем таковым, страстишку к картишкам.
— А ей-богу, так! Ведь у меня что год, то бегают. Народ-то больно прожорлив, от праздности завел привычку трескать, а у меня есть и самому нечего… А уж я бы за них что ни дай взял бы. Так посоветуйте вашему приятелю-то: отыщись ведь только
десяток, так вот уж у него славная деньга. Ведь ревизская душа стóит
в пятистах рублях.
— Нехорошо, нехорошо, — сказал Собакевич, покачав головою. — Вы посудите, Иван Григорьевич: пятый
десяток живу, ни разу не был болен; хоть бы горло заболело, веред или чирей выскочил… Нет, не к добру! когда-нибудь придется поплатиться за это. — Тут Собакевич погрузился
в меланхолию.
Дело требовало большой внимательности: оно состояло
в подбирании из нескольких
десятков дюжин карт одной талии, но самой меткой, на которую можно было бы понадеяться, как на вернейшего друга.
Два-три
десятка детей ее возраста, живших
в Каперне, пропитанной, как губка водой, грубым семейным началом, основой которого служил непоколебимый авторитет матери и отца, переимчивые, как все дети
в мире, вычеркнули раз-навсегда маленькую Ассоль из сферы своего покровительства и внимания.
— Довольно верное замечание, — ответил тот, —
в этом смысле действительно все мы, и весьма часто, почти как помешанные, с маленькою только разницей, что «больные» несколько больше нашего помешаны, потому тут необходимо различать черту. А гармонического человека, это правда, совсем почти нет; на
десятки, а может, и на многие сотни тысяч по одному встречается, да и то
в довольно слабых экземплярах…
Я понимаю, что это досадно, но на твоем месте, Родька, я бы захохотал всем
в глаза, или лучше: на-пле-вал бы всем
в рожу, да погуще, да раскидал бы на все стороны
десятка два плюх, умненько, как и всегда их надо давать, да тем бы и покончил.
Кнуров. Найдите таких людей, которые посулят вам
десятки тысяч даром, да тогда и браните меня. Не трудитесь напрасно искать; не найдете. Но я увлекся
в сторону, я пришел не для этих разговоров. Что это у вас за коробочка?
Евфросинья Потаповна. Какие тут расчеты, коли человек с ума сошел. Возьмем стерлядь: разве вкус-то
в ней не один, что большая, что маленькая? А
в цене-то разница, ох, велика! Полтинничек
десяток и за глаза бы, а он по полтиннику штуку платил.
«Конечно, эта смелая книга вызовет шум. Удар
в колокол среди ночи. Социалисты будут яростно возражать. И не одни социалисты. “Свист и звон со всех сторон”. На поверхности жизни вздуется еще
десяток пузырей».
— Еду мимо, вижу — ты подъехал. Вот что: как думаешь — если выпустить сборник о Толстом, а? У меня есть кое-какие знакомства
в литературе. Может — и ты попробуешь написать что-нибудь? Почти шесть
десятков лет работал человек, приобрел всемирную славу, а — покоя душе не мог заработать. Тема! Проповедовал: не противьтесь злому насилием, закричал: «Не могу молчать», — что это значит, а? Хотел молчать, но — не мог? Но — почему не мог?
— Готов! — согласился Варавка. —
Десяток городов выстроил бы. Город — это, милая, улей,
в городе скопляется мед культуры. Нам необходимо всосать
в города половину деревенской России, тогда мы и начнем жить.
Пели именно эти люди, и
в шорохе
десятков тысяч ног пение звучало слабо.
Самгин уходил, еще более убежденный
в том, что не могут быть долговечны, не могут изменить ход истории события, которые создаются
десятками таких единиц.
Самгин, почувствовав опасность, ответил не сразу. Он видел, что ответа ждет не один этот, с курчавой бородой, а все три или четыре
десятка людей, стесненных
в какой-то барской комнате, уставленной запертыми шкафами красного ‹дерева›, похожей на гардероб, среди которого стоит длинный стол. Закурив не торопясь папиросу, Самгин сказал...
— Но, мама, ведь это — идол! — ответил сын, усмехаясь. — Нужно иметь
десятки тысяч
в год, чтоб достойно украсить его.
Шум
в зале возрастал, как бы ища себе предела;
десятки голосов кричали, выли...
Рано утром выкрасили синеватой краской забор, ограждавший стройку, затем помыли улицу водой и нагнали
в нее несколько
десятков людей, прилично одетых, солидных,
в большинстве — бородатых.
В большой столовой со множеством фаянса на стенах Самгина слушало
десятка два мужчин и дам, люди солидных объемов, только один из них, очень тощий, но с круглым, как глобус, брюшком стоял на длинных ногах, спрятав руки
в карманах, покачивая черноволосой головою, сморщив бледное, пухлое лицо
в широкой раме черной бороды.
У него не было желания поискать
в шести
десятках ‹тысяч› жителей города одного или двух хотя бы менее интересных, чем Зотова.
От плоти демонстрантов отрывались, отскакивали отдельные куски, фигуры, смущенно усмехаясь или угрюмо хмурясь, шли мимо Самгина, но навстречу им бежали, вливались
в массу
десятки новых людей.
На вызов этот ответило не более
десятка голосов. Обгоняя Самгина, толкая его, женщина
в сером халате, с повязкой «Красного Креста» на рукаве, громко сказала...
Взлетела
в воздух широкая соломенная шляпа, упала на землю и покатилась к ногам Самгина, он отскочил
в сторону, оглянулся и вдруг понял, что он бежал не прочь от катастрофы, как хотел, а задыхаясь, стоит
в двух
десятках шагов от безобразной груды дерева и кирпича;
в ней вздрагивают, покачиваются концы досок, жердей.
Но вот из-за кулис, под яростный грохот и вой оркестра, выскочило
десятка три искусно раздетых девиц,
в такт задорной музыки они начали выбрасывать из ворохов кружев и разноцветных лент голые ноги; каждая из них была похожа на огромный махровый цветок, ноги их трепетали, как пестики
в лепестках, девицы носились по сцене с такой быстротой, что, казалось, у всех одно и то же ярко накрашенное, соблазнительно улыбающееся лицо и что их гоняет по сцене бешеный ветер.
На станции ее знали, дородная баба, называя ее по имени и отчеству, сочувственно охая, увела ее куда-то, и через
десяток минут Никонова воротилась
в пестрой юбке,
в красной кофте, одетой, должно быть, на голое тело; голова ее была повязана желтым платком с цветами.
Самгин подошел к окну, выглянул:
десяток солдат, плотно окружив фонарный столб, слушали, как поет, подыгрывая на балалайке, курчавый, смуглый, точно цыган, юноша
в рубахе защитного цвета,
в начищенных сапогах, тоненький, аккуратный.
Он полюбовался сочетанием
десятка слов,
в которые он включил мысль и образ. Ему преградила дорогу небольшая группа людей, она занимала всю панель, так же как другие прохожие, Самгин, обходя толпу, перешел на мостовую и остановился, слушая...
Клим впервые видел так близко и
в такой массе народ, о котором он с детства столь много слышал споров и читал
десятки печальных повестей о его трудной жизни.
Маленький пианист
в чесунчовой разлетайке был похож на нетопыря и молчал, точно глухой, покачивая
в такт словам женщин унылым носом своим. Самгин благосклонно пожал его горячую руку, было так хорошо видеть, что этот человек с лицом, неискусно вырезанным из желтой кости, совершенно не достоин красивой женщины, сидевшей рядом с ним. Когда Спивак и мать обменялись
десятком любезных фраз, Елизавета Львовна, вздохнув, сказала...
Самгин глубоко вдыхал сыроватый и даже как будто теплый воздух, прислушиваясь к шороху снега, различая
в нем
десятки и сотни разноголосых, разноречивых слов. Сзади зашумело; это Лютов, вставая, задел рукою тарелку с яблоками, и два или три из них шлепнулись на пол.
Засовывая палец за воротник рубахи, он крутил шеей, освобождая кадык, дергал галстук с крупной
в нем жемчужиной, выставлял вперед то одну, то другую ногу, — он хотел говорить и хотел, чтоб его слушали. Но и все тоже хотели говорить, особенно коренастый старичок, искусно зачесавший от правого уха к левому через голый череп несколько
десятков волос.
Но механическая работа перенасыщенной памяти продолжалась, выдвигая дворника Николая, аккуратного, хитренького Осипа, рыжего Семена, грузчиков на Сибирской пристани
в Нижнем,
десятки мимоходом отмеченных дерзких людей, вереницу их закончили бородатые, зубастые рожи солдат на перроне станции Новгород. И совершенно естественно было вспомнить мрачную книгу «Наше преступление». Все это расстраивало и даже озлобляло, а злиться Клим Самгин не любил.
Казалось, что чем дальше уходит архиерей и
десятки неуклюжих фигур
в ризах, — тем более плотным становится этот живой поток золота, как бы увлекая за собою всю силу солнца, весь блеск его лучей.